ЛИРИКА МОЛОДОГО ПОДПОЛКОВНИКА ВИСЛЯНСКОГО ВИТАЛИЯ ВЛАДИМИРОВИЧА
|
|
|||||||||
|
ЗАРИФМОВАННАЯ БЕССМЕРТНАЯ ГОГОЛЕВСКАЯ "НОЧЬ ПЕРЕД РОЖДЕСТВОМ" Бывало в детстве, после жаркой баньки, Душою погружаясь в волшебство, Мне снились: хутор тот, что близ Диканьки, Веселые колядки, Рождество. По руслам узких улиц стайки люда Снуют, искрится пышный лунный снег. И хуторяне с жаждою на чудо Роняют в ночь душевный звонкий смех. По хутору гуляют прибаутки, Веселых песен дерзкие слова. И полюбовно на любого шутки Качали свои жесткие права. Вовсю кипят обычные колядки. Неудержима хуторянов прыть. Но месяц черт ворует без оглядки, Чтоб кузнецу Вакуле досадить. И звезды пряча в рукава во мгле, Не предаваясь всевозможным "охам", Как подобает ведьме на метле В трубу влетает бодрая Солоха. И следом черт, надеясь на успех. В ее избе просторно и уютно. Он был всегда любителем их тех, Кто рыбку ловит даже в луже мутной. В кармане месяц краденый несет. Готовый на веселие и ласки, Взаимности черт от Солохи ждет, Заигрывая с нею без опаски. Но, передумав, вылетел в трубу, Чтобы поднять немыслимую вьюгу, Бросая снег на каждую избу, Сугробами покрывши всю округу. По конурам забились все собаки В нешуточный и ветреный мороз. Отправился Чуб с кумом в гости к дьяку, Тря жесткою рукой замерзший нос. Звереет вьюга. Не видать дороги. Ну и погодка! Настоящий ад! В сугробах постоянно вязнут ноги. И мысль приходит повернуть назад. Про землю будто позабыли боги. От злой метели по лицу слеза. И Чуб теряет кума по дороге. Такая темь, хоть выколи глаза. Кум выпить не дурак к шинку подался, Душевную рассеять маяту. Случилось то, чего он опасался: Без грошей капли не изведать рту. "Вот я и дома", - думал без сомненья Чуб, снег сдирая с мокрого лица. "Кто это там?" - он слышит с удивленьем Ему знакомый голос кузнеца. И несколько ударов в грудь и спину Таких, что белый свет ему не мил, Как будто кто-то мощную дубину На его тело злобно опустил. Хожденье в темноте всегда чревато. С метелью запорошенным лицом Избит был на пороге своей хаты С рождения могучим кузнецом. Урчало в животе, как гимн гороху. Катило время к девяти часам. "Пойду-ка я проведаю Солоху", - Решает Чуб, ушибы почесав. Страдающий давно душевной раной, За поцелуй жизнь подарить готов, Стоит кузнец Вакула пред Оксаной, Красавицей, любимицей богов. С Вакулою ей, хохотунье, скучно. Доносится колядок гул живой. И он, душой расстроенный и тучный, Плетется переулками домой. Черт, вьюгу сотворив, спеша влетает Через трубу к Солохе на постой. Но в спешке месяц краденый теряет. И хутор обретает вновь покой. Между людьми всегда бывают стычки. Но меж собою избегая драк, Солоху навещали по привычке И Чуб, и голова, и пылкий дьяк. Все тяготели к этой знойной бабе, Достойнейшей мамаше кузнеца. И у нее, как в генеральном штабе, Продумано все было до конца. Любой мужик к ней забежать старался Прямо с дороги чарку осушить. И каждый кузнеца лишь опасался: Тот был суров и не любил шутить. Она всех непременно принимала. И каждый думал: это дань ему. Но и сама она еще не знала Прильнуть с любовью нежною к кому. Солоха черта принимала сносно, Авось и этот пригодится плод. Заигрывала с ним и не давала Решительный для черта поворот. Но кто там в дверь стучится так упорно? Солоху кто-то хочет навестить. В мешок черт забирается проворно, Присутствия следы чтоб замести. Заслышав шум и голос неги томный, Забраться черт в мешок успел едва. Как на пороге мощный и огромный С улыбкой появился голова. Солоху обожал он, но нежданно Вновь в двери стук, и страсти утоля, Она, его окинув взглядом странно, Упрятала в мешок из-под угля. И голова - добротный и объемный, Усердно проявляя свою прыть, Зарылся с головой в мешок огромный, Лишь только б пребыванье свое скрыть. Всего нельзя предусмотреть заране, Мешок был сух. Сиделось без помех. Когда б об этом знали хуторяне, Они б подняли эту власть на смех. Явился дьяк. Была на то причина. Не раз, не два он у нее бывал. И не дай бог дошло б до половины, Он в тот же миг ни мало б потерял. Когда меж ними возникала ссора И страсти накалялись до вражды, Она рвала волосья без разбора И с головы и с тощей бороды. Но все равно проученный в избытке Карающей рукой своей жены, Ей изменял и своим нравом прытким Искал любовь и ласк со стороны. Бороться в жизни невозможно с роком, Который недоступен и не зрим. И Чуб к Солохе будто ненароком Стучится в двери, нежностью томим. "Голубка, спрячь!" - и замер, как могила. Солоха страстной просьбе дьяка вняв, В другой мешок его определила, Где он сидел, дар речи потеряв. Чуб для Солохи важным был клиентом: Зажиточен, вдовец, шутлив и смел. Среди других был главным конкурентом На близость с ней, которой он хотел. И Чуб вошел, отведав чарку водки, Сказал Солохе: "Дверь иди запри". Вдруг пот его прошиб, но не от сотки, Он слышит зычный голос: "Отвори!!!" Кузнец! Схватился Чуб за капелюхи. "Солоха! Мать! Куда захочешь, спрячь!" Его людей не тяготели слухи, Кузнец ему страшней был, чем палач. Войти в такое трудно положенье, А он за жизнь в каких лишь не бывал, Но это для него, как то сраженье, Которое не начав, проиграл. Отчаявшись, Солоха побелела И, растерявшись, Чубу дала знак, Чтобы казак решительно и смело Залез в мешок, где затаился дьяк. Вошел кузнец, не говоря ни слова, Могучий, молчаливый, не в себе. И, глянув на мешки почти сурово, Подумал, что не место им в избе. Метель унялась. В светлом небе звездно. И перестало в хуторе мести. И он решил, пока не очень поздно Мешки из хаты в кузницу снести. Тяжелые мешки взвалив на спину, До кузни донести своей не смог. Он видит колядующих картину, Тянущихся со смехом вдоль дорог. И страсти тонкий голос незабвенный, Врываясь в уши, его сердце жжет. И этот смех, душой благословенный, Был для него всегда, что майский мед. "Достанешь черевики, замуж выйду Без проволочек, искренне любя. Отец забудет бывшую обиду, Меня благословляя и тебя!" В его глазах колядок меркнут лики. Звучат слова Оксаны, как приказ. Но как достать с ног царских черевики? Не лучше ли убраться с ее глаз? Расстроенный насмешкою, в итоге От страсти не осталось и следа. Мешки оставив прямо на дороге, Он брел, совсем не ведая, куда. И за плечом один мешочек малый. В нем что-то шевелилось. И порой, Кузнец, душой разбитый и усталый, Качал с расстройства буйной головой. Куда бреду? Зачем? Какой здесь выход? И этим озабоченный слегка, Взобравшись на порожек робко, тихо, Он, дверь открыв, вошел до Пацюка. Пацюк пузатый, запорожец бывший, Был не последним в хуторе лицом. И забавлялся, брюхо отпустивши, Горилкой, брагой, иногда винцом. Любил поесть (имел такую слабость) Вареники, галушки, пироги. А без еды и жизнь была не в радость, А хуторяне - сущие враги. От всех болезней помогал леченьем, Советам время уделял всегда. Хотя все знали: главным увлеченьем Для Пацюка была добротная еда. И той и этой православной ночкой Желанием покушать плотно жил. Разъевшись, став тяжелой круглой бочкой, В дверь своей хаты еле проходил. Кузнец вошел и на пороге замер. И промелькнул в его глазах испуг. Такой не каждый выдержит экзамен. Пацюк галушки уплетал без рук. Не изменяя в помыслах себе, Дань отдавая полу, а не стулу, Сидел и ел в натопленной избе, Вниманием не балуя Вакулу. Весь с головой уйдя в процесс еды, Он перешел к вареникам с сметаной. Вареник, не измазав бороды, В рот отправлялся, скрытый жгучей тайной. И чтобы объяснить прихода суть, Чтобы Пацюк мог в просьбе разобраться, Он просит указать кратчайший путь, Которым можно к черту подобраться. Процесс еды не мог тот прекратить. Он промычал, едва моргнув очами: "Тебе не нужно далеко ходить, В мешке имея черта за плечами". Мороз подрал по коже кузнеца. Обрадовавшись этой важной птице, И, выпустив на волю сорванца, Велел везти его к самой царице. И черт, отдавшись воле и азарту, Забыв про боль и временный испуг, По небу необъятному без карты Его доставил срочно в Петербург. Примчавшись в город на Неве великий, Оставив за спиной леса, поля, Достанет он Оксане черевики, Ее желанье жажды утоля. Вот девушка одна с улыбкой нежной, Рукой снимая иней со щеки, Вдруг замечает на дороге снежной Огромные, тяжелые мешки. Их не снести. Здесь требуются сани. Толпа, смеясь, за санями бежит. "Свезем мешки Вакуловы к Оксане, И там посмотрим, что же в них лежит". Вдыхая, дьяк терпел все неудобства И на свой счет острот не отпускал. А голова, наверно, от обжорства В другом мешке по временам икал. Кум, выйдя из шинка, бредет домой, Жидовку полоская сочным словом. Мешки завидя прямо пред собой, Решает поживиться на готовом. Но надо же такому подфартить! И кажется ему чудесный вечер. Да вот беда: не может он взвалить le="padding-bottom:3px;">Мешки на свои худенькие плечи. Он видит, что плетется мимо ткач, Снести к нему вдвоем весь этот харч И сдать в шинок, меняя на горилку. "Жена ушла, к утру должна явиться, Ее домой метлою не загнать". На хуторе все знали эту птицу, Что от нее хорошего не ждать. "Кто это там?" - знакомый слышен голос. Когда? Откуда ее черт принес? Поднялся дыбом у обоих волос. На мужиков глаза зловеще пуча, Рукою твердой по мешку скользя, Она решает: это редкий случай Такого в жизни упустить нельзя. И воздух для нее казался сладок, Да по-другому не могло и быть: Такой мешок объемистый с колядок Ей непременно надо приобщить. "Да вон пошли! Не заперты ворота! О чем еще мне с вами говорить. Мешок чужой. Украли у кого-то. И хочете добро в шинке пропить?" И кум, глаза в свою подругу вперив, Решает без раздумий и суда, Не выскочить пока не поздно в двери, В которые с ткачем вошли сюда. Средь женщин - она редкий самородок, Терзает хутор ее жесткий нрав. Она ткача "ласкает" подбородок И он летит, чуть ноги не задрав. Ткач, от удара дерзкого опешив, На кума устремляет злобный взор, Мозолистой рукой скребя по плеши, Вступает возмущенно в разговор: "Нельзя с мешком расстаться, хоть ты тресни! Мужской характер надо проявить! Что нам ее надуманные песни? Пора бы нам ее угомонить!" От передряг ослаблена веревка. И прерывая разговор живой (Закончилась случайная парковка) Страстей их нарушает Чуб прибой. И вылез он без страха и волненья, Собравшимся присутствие явил. И кум, остолбенев от удивленья, Разинув рот, чуть ус не проглотил. "Что славную вам выкинул я шутку? Ту, кум, не думай, что уже я пьян!" И, взяв куму доверчиво за руку, Ей прошептал: "Внизу мешка - кабан: Для прошлого возврата нет обратно, Отдавшись невезенья полосе, Вылазит из мешка дьяк аккуратно, Опознанный во всей своей красе. От удивленья Чуб разводит руки. Не мудрено в такой мороз вспотеть! Не умереть теперь ему со скуки Сегодня, завтра, послезавтра, впредь. И потрясенный Чуб у своей хаты. В нее, второго не найдя мешка, Смеясь, шутя, задорные девчата Свезли в санях к Оксане мужика. "Немало всем достанется на ужин!" - Разносятся по комнате слова. Но из мешка вдруг выползает дюжий, Крехтя, на четвереньках голова. Такого Чуб не ожидал подвоха, Увидя, как вылазит голова. Он про себя мычал: "Ай да, Солоха! Дородная и тертая вдова!" И он был удивлен других не мене. В мешки за час какой-то усадить... И голову мысль точит об измене. Каким умельцем в жизни надо быть! Смущенный голова спросил у Чуба: "Как на дворе? - запудрить чтоб мозги. - Морозец есть, - и как было не глупо Продолжил. - "Чем ты мажешь сапоги?" "Да дегтем лучше, нет доверья смальцу. Ну, Чуб, прощай!" - и вышел не спеша, Оставив размышления страдальцу, В которых разрывалася душа... "Ты к запорожцам отвези сначала," - Вакула черту отдает наказ. - Царица их еще не принимала. "Мы с ними к ней приедем в самый раз". Черт все творит, что только в его силах. И вот они средь царственных палат, С улыбкою царица входит милой, Сверкает волей ее добрый взгляд. "Чего ж хотите вы?", - Екатериной Для запорожцев ставится вопрос. И валится кузнец, сгибая спину, Ей в ноги, чтобы высказать запрос. У запорожцев ужас сводит лица, Как будто повязали их враги. Вакула просит у императрицы Любимой обувь с царственной ноги. Что просьба для людей такого рода? Красивая и статная собой Царица знает, что такое мода Для женщины и девушки любой. С улыбкой лучезарною и нежной Велит покорным слугам принести. И вот кузнец равниною безбрежной На быстроногом черте вновь в пути... "Чтоб мне на этом месте провалиться! - С рождения на язычок остра, Вещает остроносая девица. - Повесился кузнец еще вчера!" "Вот те на!" - ткачиха возражала, - Он в прорубе глубокой утонул!" "Да лучше бы ты рта не открывала, Сознавши пред дьячихою вину. Дьяк твердую к тебе пробил тропинку И каждый вечер нежится с тобой". Так бабы бурно начали разминку, Сцепившись в перепалке меж собой. От пересудов заштормило хутор. У каждой хаты слышен их прибой. Известно стало всем уже под утро: Исчез Вакула. Кто тому виной? Быстрее ночи черт нес кузнеца. Он мигом оказался возле хаты. Пропел петух, проблеяла овца, Домашний пес махнул хвостом мохнатым. Кузнец зевнул, уставшие бока В душистое упрятав быстро сено, Потом задал такого храпака, Что закачались, будто в страхе, сени. К обеду вся усталость унялась. Взяв башмаки и всякую обнову, Вакула Чубу доверяет власть Над собственной душой на все готовый. И Чуб, обид своих не вспоминая, На примиренье с кузнецом готов, Солохе вероломства не прощая, Сказал: "Ну, что же, присылай сватов!"... Прошли года и на стене церквушки Изобразил Вакула черта вид, И черт в аду, со зла прижавши ушки, Ругал Вакулу, на чем свет стоит. И если вдруг ребенок станет плакать У мамы отчего-то на груди, Мать говорит: "Смотри, какая кака Написана! Господь не приведи!" Дитя, увидя черта образину, Готов от страха умереть, Вмиг забывает слез своих причину, Не уставая на него смотреть... В небытие ушла чудес эпоха, Колядок незабвенных торжество, Но память будят: добрая Солоха, Кузнец, Оксана, ночь на Рождество. С тех лет событий промелькнуло много Не только в жизни, но и в разных снах. Но до сих пор мне повествует Гоголь О незабытых сердцем вечерах. |
... |